ОПЫТ НАУЧНОЙ РЕАБИЛИТАЦИИ ТРАДИЦИИ (рецензия на книгу Сергея Горюнкова «Мета-коды культуры»)

Печать
Поделиться в соц.сетях

ОПЫТ НАУЧНОЙ РЕАБИЛИТАЦИИ ТРАДИЦИИ

(рецензия на книгу Сергея Горюнкова «Мета-коды культуры»)

 

К книге «Мета-коды культуры» целиком применимы слова Нильса Бора об идеях, «достаточно сумасшедших, чтобы быть правильными». Действительно, при всей вызывающей необычности книги, она полностью удовлетворяет самым взыскательным требованиям постановки и решения научных задач. Это не только остро-критический взгляд на эволюционно-историческую картину мира, но и выход на новый уровень понимания её структуры и динамики путём пересмотра методологических принципов её изучения. Автор утверждает: выдаваемая и принимаемая за «требование научности» подгонка эмпирических фактов под эволюционно-историческую аксиоматику должна уступить место изучению предпосылочного содержания самой этой аксиоматики.

Предпосылочное содержание научной аксиоматики ― важнейшая, хотя и малоосознаваемая, сторона современного научного образа мышления. Малоосознаваемая потому, что является предметом не специальной научной, а повседневной речевой деятельности, которую обычно не замечают, как не замечают воздух, которым дышат. Дело в том, что предпосылочное содержание научной аксиоматики сводится, говоря языком современной герменевтики, к тем самым предрассудкам, которые обнаруживают в себе свойства предрассуждений (предсуждений) и которые «в гораздо большей степени, чем сами суждения, составляют историческую действительность … бытия»(Х.-Г. Гадамер). Проще же говоря, изучением именно тех областей мышления, которые со времён Просвещения принято квалифицировать как «ненаучные» (восходящие к «ошибкам» и «заблуждениям» неразвитого сознания прежних эпох), закладываются основы принципиально новой, когнитивной методологии.

В роли методолога новейшей формации и выступает Сергей Горюнков. При этом он демонстрирует редкую эрудицию, широкий кругозор и хорошую осведомлённость о состоянии дел в сфере общенаучной проблематики. Что не удивляет: известный своими оригинальными книгами о скрытых смыслах фольклорных и литературных произведений («Незнакомая древняя Русь, или Как изучать язык былин», «Мёртвая царевна и спящий народ» и др.), он является также автором ряда статей научно-методологического характера (см., например, такие его работы, как «О соотношении мифологии и онтологии в свете идей В. И. Вернадского», «Историзм: кризис понятия и пути его преодоления», «Критерий научности и ранние формы ментальности», «В рабстве у слов: к проблеме качества гуманитарных экспертиз»). К слову сказать, и в основу книги «Мета-коды культуры» положены публикации автора на сайте Московского гуманитарного университета «Знание. Понимание. Умение» (см. 9 частей «Введения в мифологическую теорию культурогенеза»).

*   *   *

Книга знакомит читателя с интереснейшим миром истории коллективной ментальности. К сожалению, массовым сознанием этот мир слишком долго воспринимался как «надстроечный», то есть как вторичный по отношению к главному якобы «миру производительных сил и производственных отношений». В таком, заведомо суженном, качестве мир коллективной ментальности и не мог раскрыться во всём реальном богатстве и разнообразии своего смыслового содержания. Потому-то даже на относительно подготовленного читателя книга Сергея Горюнкова производит впечатление новооткрытого материка ― необъятной и неизведанной земли.

В самом деле: из какой другой литературы современный читатель смог бы узнать, что «абсолютно все научные теории о происхождении Вселенной, Земли, Жизни и Разума имеют своей глубинной предпосылкой не объективную логику независимой научной мысли, а мифо-религиозную идею Начала Мира, исторически унаследованную позднейшей философией и наукой»? Или: на каком другом материале можно было бы до конца уяснить себе суть методологического тезиса, согласно которому «распространение научного мировоззрения может иногда мешать научной работе и научному творчеству, так как оно неизбежно закрепляет научные ошибки данного времени, придаёт временным научным положениям бóльшую достоверность, чем они в действительности имеют»? Или: кто другой взялся бы разьяснить на конкретных примерах утверждение классика исторического материализма, что «история науки есть история постепенного устранения бессмыслицы или замены её новой, но всё же менее нелепой бессмыслицей»?

Смысловым абсурдам в истории мышления посвящена целая глава книги. И, читая её, начинаешь понимать, как наивны те научные труды по истории культуры (не говоря уже об исторических романах и фильмах), которые характер мышления любой эпохи трактуют как ничем не отличающийся от современного. А реальное знакомство с раннеисторическими формами духовной культуры позволяет яснее и глубже понять, чтó конкретно представляют собой такие скрытые ресурсы мышления, как «бессознательное», «воображение», «ментальные поля» и т. д.

Древнейшие формы и способы организации всех этих «полей» обнаруживают разительное несоответствие тем ожиданиям, к которым очень долго приучал современную научную мысль исторический материализм. Вместо упрощённо-понимаемой «социальности», сводимой к борьбе за выживание и за власть, приходится наблюдать удивительный по богатству, разнообразию и изощрённости феномен предпосылочного фонда культуры. Именно к его смысловому содержанию восходят, как теперь становится ясно, абсолютно все позднейшие специализированные проявления человеческого духа: религия, фольклор, философия, наука (в том числе историческая), литература, искусство, этика и право.

Отсюда, из признания факта существования данного феномена, проистекает огромной важности следствие, на которое обращалось внимание ещё в начале ХХ века, но которое, тем не менее, продолжает игнорироваться до сих пор, ― настолько катастрофическим обещает оно оказаться для господствующей в современном научном сознании картины мира. Следствие заключается в том, что если исторический способ мышления вырастает из презумпций предпосылочного фонда культуры (из ранних форм языка как универсального «интерпретанта» культуры), то объяснять происхождение этого фонда исторически ― означает замыкаться в кругу тавтологических умозаключений.

Фактически речь идёт об ещё одном удивительном феномене ― о пределе объяснительных возможностей исторического метода, который сам оказывается нуждающимся в своём историческом обосновании. В свете этого второго феномена «объективный» якобы взгляд на прошлое начинает выглядеть как наивный исторический объективизм. А общее теоретическое состояние современной исторической науки, не осознающей ситуации «круга», начинает осознаваться как кризисное.

Способ преодоления кризиса, по мнению Сергея Горюнкова, один ― тот, который сформулировал ещё М. Хайдеггер: нужно стремиться не «выйти из круга» (эти попытки всегда иллюзорны), а «правильно в него войти». То есть нужно, как пишет автор, не фантазировать на тему происхождения предпосылочного фонда культуры, игнорируя проблему возникающих при этом тавтологий, а изучать его внутреннюю структуру, — «в расчёте на то, что она, возможно, и скрывает в себе искомые ответы на все наши потенциальные вопросы».

*   *   *

Исходя из переформатированных таким образом предпосылок и приняв на вооружение методику «чёрного ящика» (позволяющую изучать объекты непонятной природы по их входным и выходным данным), автор вплотную подводит читателя к явлению, которое с полным на то основанием можно назвать его фундаментальным открытием(зафиксированным в разрозненных публикациях 1985―2012 гг.). Суть открытия ― в том, что метаязыковое содержание предпосылочного фонда культуры, в роли которого по факту выступает мифологическая система представлений, оказывавется выстроено в соответствии со структурой важнейшего естественнонаучного ― самовоспроизводственного, или матричного ― принципа.

Понять значение и масштаб открытия ― всё равно, что перейти некий символический Рубикон, после чего опора на зыбкую почву «аксиоматики предрассуждений» приобретает вид школярской игры в настоящую науку. Вот почему прежней аксиоматике противопоставляется новая, строящаяся уже на фундаменте структуры матричного принципа. Главные положения этой новой аксиоматики автор формулирует следующим образом:

- Если считать, что метаязыковое содержание мифов сводится к описанию структуры матричного принципа, то деление наук на естественные и гуманитарные обессмысливается.

- Явление, называемое «эволюционно-историческим процессом», при его наложении на структуру матричного принципа начинает выглядеть как поэтапная последовательность двух самовоспроизводственных циклов. А именно: этап, отождествляемый с возникновением и эволюционным усложнением биологических форм, оказывается на самом деле этапом вызревания дочерней системы на гипотетической матричной (эпоха от архея до плейстоцена). Этап, переходный от биологической линии эволюции к её социокультурной линии, оказывается этапом отделения дочерней системы от матричной (эпоха плейстоцена). А этап, связанный с возрастанием в нём роли антропогенного фактора (эпоха с конца плейстоцена и по текущее время), оказывается началом нового цикла, в котором бывшая дочерняя система сама становится матрицей (эпоха голоцена ― от неолита до современной технической цивилизации).

- Интерпретация последнего этапа связана с пониманием «второй природы» (техносферы) как системы, стремящейся достигнуть степени сложности «первой» (собственно природы). Память о матричной системе предыдущего цикла пережиточно сохраняется на этом этапе в мифорелигиозных представлениях об «ином мире» ― мире «первопредков», «демиургов», «людей древнего народа». А сам исторический процесс начинает выглядеть как метаязыковая функция, ответственная за перевод бессознательно-мифологических форм мышления в его осознанно-рефлексивные формы и за роль последних в становлении феномена «второй природы».

- Введением понятия «матричный принцип» в круг современных представлений о динамике эволюционно-исторического процесса снимается противопоставление друг другу религии и науки, ― поскольку само понятие прежней матрицы оказывается здесь ничем иным как научно-отрефлексированным эквивалентом религиозного представления о Боге (оно удовлетворяет различению Творца и его творения).

- Действительность, структурированная матричным принципом ― это не мёртвое пространство-время физиков, дополненное случайными «вкраплениями» в него эволюционно возникших биологических образований, а живая реальность (живая структура, живой организм).

*   *   *

Новая аксиоматика нуждается в радикальном переосмыслении теории исторического развития. И автор показывает, в каком направлении должно идти такое переосмысление. По логике его мысли, воспроизводящей логику эмпирических фактов, развитие ― это не возникновение «всего из ничего» с дальнейшим «усложнением всего», аразвивание, развёртывание, раскрытие того, что прежде было свито, свёрнуто, скрыто в исходном состоянии предмета развития. То есть: всё, что на первый взгляд выглядит как эволюционное усложнение, на самом деле является переводом скрытых форм сложности в их явные формы.

Между прочим, именно на такой трактовке эволюционного развития биосферы настаивал Вернадский. И точно такой же трактовкой развития объясняется вся эмпирически наблюдаемая специфика ментально-языковых явлений и процессов: изначальная сложность естественных языков, абсурдность первобытных форм логики, изменчивость языковых смыслов, неосознаваемость предпосылок, тавтологичность высказываний, неустранимость метаязыковых конструкций и прочие, до сих пор остающиеся малопонятными, нюансы исторической семантики.

Анатомируя скрытую сущность этих нюансов, автор показывает, что язык, считающийся «собственно человеческим», на самом деле содержит в себе два языка, принципиально не сводимых друг к другу и не выводимых один из другого. Первый язык ― это язык первичных знаковых систем ― язык разрозненных знаков, присущий и высшим животным. А второй язык ― это язык вторичных знаковых систем, облечённый в форму языкового тезауруса (взаимосвязанной структуры языковых смыслов) и нагруженный всеми вышеперечисленными нюансами исторической семантики. Это ― исключительно человеческий язык, он же язык культуры.

Объясняется сложная специфика второго языка, по мысли автора, тем, что его историческая трансформация похожа на перетасовку колоды карт, где «колода» — сам тезаурус, а взаимное расположение «карт» относительно друг друга — отношения между образующими тезаурус языковыми значениями и их иерархическими рядами. В процессе «перетасовки колоды» смысловая структура языка постоянно изменяется, ― что и оборачивается переизбытком в истории духовной культуры явлений и фактов, не вписывающихся в рамки общепринятых представлений о развитии. Главное же: «перетасовка колоды» обнаруживает свойства процесса, обусловленного не случайностями самоорганизации, а самим способом структурной организации предпосылочного фонда культуры ― тем «диалогическим аппаратом», который встроен в языковую картину мира и отвечает за её историческую динамику.

Но радикальное переосмысление проблемы развития влечёт за собой необходимость столь же радикального переосмысления проблемы «начал». И здесь опять-таки задаётся направление, в котором это переосмысление обещает оказаться плодотворным. Отталкиваясь от идей Вернадского о структурных уровнях живой материи, автор вводит в оборот понятие «матричного обеспечения культуры». Тем самым он даёт ключ к объяснению главных «предметов умолчания» сегодняшней академической науки ― всех тех загадочных артефактов истории культуры, которые отмечены присутствием в них следов необъяснимо-высоких теоретических знаний и непонятных технологий. Оказывается, все эти предметы умолчания вполне объяснимы в свете понимания матричного биоценоза как «родительского» (где кавычки указывают на филогенетический, а не онтогенетический, смысл понятия). Говоря словами автора, «постановка вопроса о “родителях” как о персонификаторах системных целостностей типа “матричный биоценоз” и  “матричная биосфера”, выглядит вполне назревшей».

Тем более назревшей выглядит постановка вопроса о подлинной сути программирующей функции культуры. «Ведь одно дело — воображать себя свободными, не зависящими ни от кого и ни от чего творцами культуры, и совсем другое — понимать, что взаимоотношения людей с культурой похожи на взаимоотношения учеников с предназначенной к усвоению образовательной программой».

«Культура — пишет автор, ― это “образовательная программа всего человечества”, то есть “культурная программа”. Быть приобщённым к ней — значит “быть её языком”, то есть понимать, что индивидуальное человеческое сознание — это не более чем  со-знание, со-участие-в-образовательной-программе, где руководящая роль принадлежит программе, а не тому, кто её усваивает.Это значит ― понимать, что мы наделены рольюинструментария культуры: через нас и посредством нас она раскрывает нам себя, посвящает в своё, сформулированное “родителями”, метаязыковое содержание. Проще же говоря, она программирует нас своим языком — языком вторичных знаковых систем как универсальным интерпретантом культуры». На что и обращают наше внимание М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер, М. Элиаде, другие исследователи. Не мы говорим языком (на языке), а он говорит нами (в нас).

О чём именно говорит в нас и нами язык,автор подробно объясняет в тех главах своей книги, которые посвящены проблеме изучения метаязыкового содержания культуры. При этом особое внимание он обращает на связь представлений о метаязыке с символикой «змеи, кусающей себя за хвост». А материал, на котором он раскрывает эту символику, вынуждает серьёзно отнестись к его словам о том, что «ранние формы истории культуры пора уже воспринимать не как узкоспециальную сферу академического знания, а как требующую своего метаязыкового осмысления “инструкцию по технике духовного выживания”».

*   *   *

Говорится в книге и о многих других необычных вещах.  Например, из её содержания можно узнать, что так называемое «взаимопонимание»― если рассматривать его на уровне вторичных знаковых систем ― это всего лишь взаимное узнавание сходных тезаурусных конструкций в головах участников диалогического взаимодействия. Соответственно, феномен человеческого «Я», ещё сравнительно недавно воспринимавшийся в философии науки как загадочный, сегодня может рассматриваться как всего лишь наложенный на генетические задатки человека его тезаурус.

Можно узнать о том, почему идеологическое противостояние «своих» и «чужих» на протяжении всей мировой истории остаётся принципиально неустранимым. Оказывается, причина данного явления  ― в разности этических установок, производных от разности мировоззренческих предпосылок. Ведь понимание людьми своего места в мире и должного поведения в нём целиком зависит от понимания ими принципов мироустройства. И если эти принципы изначально различаются по критерию своей смысловой полноты или неполноты (а ситуация, как показано в книге, именно такова), то должны различаться и этические установки ― главные критерии различения «своих» и «чужих».

Можно узнать и о том, что «Россия — не какая-то случайная, идущая своим “особым путём”, страна, а самая, может быть, типичная представительница второй половины мирового “биполушарного” диалога, несущая на себе все издержки его диссимметричности».

А можно узнать даже и о том, о чём в самой книге не говорится, но что находится, тем не менее, в прямой связи с её содержанием. Дело в том, что современное массовое сознание склонно связывать представление о матричном принципе не столько с его исходной самовоспроизводственной функцией, сколько с ассоциациями, навеянными известным фильмом «Матрица». И здесь важно понимать, что «матрица» фильма ― это техносфера = «вторая природа», восставшая против породившей её «первой природы», то есть самозваное подобие настоящей матрицы, или псевдоматрица. Вторичная по отношению к настоящей матрице и далеко не достигшая её степени сложности, она обнаруживает явную тенденцию присваивать себе матричную функцию, выступая в роли враждебного людям «машинного начала».А книга «Мета-коды культуры» даёт понять, что таким поведением псевдоматрицы наглядно воспроизводится целый ряд распространённых архетипов древности ― от мифологического мотива «восстания вещей» до позднейшей «богоборческой» тематики».

*   *   *

Разумеется, никакие самые интересные частности не способны затмить главного достоинства книги «Мета-коды культуры»: того факта, чтоона представляет собойбеспрецедентный по научной смелости и качеству выполнения концептуальный проект, альтернативный прогрессистскому проекту ― парадигме мышления, построенной на механистической идее усложнения мира. Это, действительно,  ни с чем не сравнимый (по основательности и строгости методологического подхода) опыт научной реабилитации традиции ― метаязыковой памяти об изначальной сложности мироустройства.

Что ещё более важно ― это опыт выявления практически-значимого потенциала традиции. Имеется в виду не только метаязыковое понимание принципов мироустройства, но и метаязыковое понимание проблемы этических ценностей (проблемы правил ориентации в социальном мире). Здесь намечается перспектива выхода на новые стратегии культурного строительства и, соответственно, на новые управленческие технологии, альтернативные современным технологиям превращения людей в «экономических животных» (в «говорящих обезьян», в «собак Павлова» и т. п.).

Прямое отношение к новым стратегиям имеют и затрагиваемые в книге темы «тезаурусного лица» культуры, её исторической динамики, её «диалогического аппарата». И к ним же имеет отношение весь тот материал по истории культуры, который связан с феноменом сакральности древних форм власти.

К очевидным достоинствам книги нужно отнести обилие в ней ссылок на источники (до ста и более в каждой главе). Эти ссылки могут оказаться далеко не лишними в современной ситуации целенаправленного раскультуривания «электората» и катастрофического снижения его интеллектуального иммунитета.  

Некоторые из высказанных в книге идей вызовут, несомненно, категорическое несогласие тех читателей, которые свой собственный уровень знаний об окружающей реальности привыкли отождествлять с самой этой реальностью (что и называется «наивным объективизмом»). Других читателей, наоборот, книга заставит взглянуть на очень многие вещи совершенно новыми глазами. Но в любом случае нельзя не признать, что та картина мира, общие контуры которой намечает Сергей Горюнков, является в высшей степени неожиданной, парадоксальной и захватывающе интересной.

 

P. S. Книга «Мета-коды культуры», создававшаяся автором на протяжении почти сорока лет (со второй половины 70-х гг.) и вобравшая в себя максимум острейших проблем истории культуры, увидела свет именно в том году, который объявлен в России «Годом культуры». Что это: случайное совпадение? Скорее всего. Но если даже это и совпадение, то в высшей степени символичное. Можно даже сказать ― мета-кодовое…

 

 

 

Доктор педагогических наук,

Президент Меэжународной академии социальных технологий

 

ЮНАЦКЕВИЧ ПЁТР ИВАНОВИЧ