MAIN MENU

ABOUT US

О ПОДЛИННОЙ СУТИ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ

Поделиться в соц.сетях

Сергей Горюнков

академик Международной академии социальных технологий

 

О ПОДЛИННОЙ СУТИ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ

0З.03.2016 состоялось телевизионное ток-шоу «Поединок: Стариков VS. Жириновский». Предметом дискуссии послужила личность Сталина ― кровавого диктатора по Жириновскому и выдающегося государственного деятеля по Старикову. Дискуссия шла в русле традиционной манипулятивной схемы «плохой Сталин / хороший Сталин», с привычным кликушеством Жириновского и оговорками типа «всё не так просто» Старикова. А конечный результат голосования в пользу «хорошего Сталина» дал повод несогласной стороне в очередной раз помусолить тему «рабской души» русского народа. В общем, спектакль удался. Ведущий  В. Соловьёв остался доволен.

 

Отвечая на обвинения в репрессиях, защитники вождя указывают обычно лишь на то, что их было намного меньше, чем принято думать, а также на то, что не один Сталин в них виновен. И, к сожалению, никто не говорит о неадекватности самого термина «репрессии» историческим реалиям 30-х годов.

Между тем любой манипулятор знает: как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Если, скажем, назвать пострадавших в 30-е годы «репрессированными по диктаторскому произволу», то никто не усомнится, что сам диктатор ― это маньяк и душегуб, идущий на прямые нарушения законности ради личных, выдаваемых за политические, интересов. А если заменить «репрессированных по диктаторскому произволу» на «проигравших в скрытой гражданской войне», то этого окажется достаточно, чтобы события 30-х годов предстали перед нами в совершенно новом свете.

Чтобы вернуть кораблю советской истории его подлинное имя, нужно для начала вспомнить, что победа Красной армии над Белой вовсе не была концом гражданской войны. Просто в начале 20-х война перешла  из своей открытой фазы в скрытую. Это прекрасно осознавали многие современники событий, в частности ― Михаил Шолохов, говоривший сыну: «Когда там, по вашим учебникам, гражданская закончилась? В двадцатом? Нет, милый, она и сейчас ещё идёт. Средства только иные. И не думаю, что скоро кончится».

А вот чтобы понять, почему на заре советской власти совершился переход из открытой фазы гражданской войны в скрытую, нужно предварительно разобраться, кем были на самом деле те участники гражданской войны, которых по традиции, идущей от Великой французской революции, принято называть «белыми» и «красными».

 «Белыми» советская историческая наука считала сторонников идеи восстановления самодержавия с его капиталистической эксплуатацией трудящихся и помещичьим землевладением. (Вспомним популярную песню тех лет: «Белая армия, чёрный барон снова готовят нам царский трон»). «Красными» же считалась основная, противостоящая «белым», масса трудящихся, рабочих и беднейших крестьян, носителей идеи социальной справедливости, руководимых большевиками с их теоретическим обоснованием этой идеи в форме марксистского учения.

Постсоветская наука внесла в понимание сущности «белых» серьёзные коррективы, справедливо указав на то, что все главные вожди и создатели Белой армии были «детьми февраля»,  прямо причастными к свержению Николая II. А это значит, что борьба между Красной и Белой армиями была в действительности борьбой не между старой и новой политическими силами, а между двумя новыми ― Февральской и Октябрьской. К тому же «за белыми стояла верхушка российского общества, которая пыталась на иностранные деньги вернуть себе имения, заводы и всю свою прежнюю красивую жизнь. Любой ценой, даже если за это придётся отдать половину России… И некоторое количество идеалистов, одержимых “белой идеей”, ничего тут не меняли» (Е. Прудникова, А. Колпакиди. Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий. М. 2009).

Столь же неоднозначной предстаёт сегодня перед нами и сущность «красных», заключающаяся в том, что под этим именем скрывались на самом деле две разнородные в плане своей идеологической мотивации общности людей. Но прежде, чем подробно объяснить разницу их мотиваций, нужно сказать несколько слов о подлинной роли в общем раскладе того времени так называемого «простого народа».

Революционные события начала 1917-го года сильно деморализовали и дезориентировали подавляющее большинство населения Российской империи, главным образом крестьянства. Известие об отречении царя обернулось падением дисциплины на фронтах Первой мировой и, как следствие, проигрышем войны. Причём в этом проигрыше были в равной степени виновны как февралисты, так и октябристы: первые своей ликвидацией монархии обессмыслили в глазах армии войну вне границ Российской империи, а вторые спровоцировали массовое дезертирство солдат. То есть и те и другие действовали как две руки одной и той же революционной «головы»

Внутри самой России протестное народное движение оказалось направлено не против тех или иных новых форм власти, а против власти вообще ― против государственного аппарата принуждения со всеми его реквизициями, экзекуциями, национализациями и т. д. С перерастанием мировой войны в гражданскую начались массовые выступления крестьянства как против «белых», так и против «красных». А конечная победа «красных» как над «белыми», так и над анархической народной вольницей явилась результатом вовремя выдвинутого «красными» лозунга «Земля ― крестьянам!». Хотя к реальной программе руководителей «красных» этот лозунг не имел никакого отношения; его выдвижение было попыткой задним числом взять под контроль процессы самозахвата и дележа помещичьих земель.

Подлинное отношение руководителей «красных» к крестьянам исчерпывающе характеризуют слова В.И. Ленина, писавшего, что мелкобуржуазная крестьянская стихия ― это «самый опасный враг пролетарской диктатуры», и что она представляет собой «опасность, во много раз превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе». Не удивительно поэтому, что и «военный коммунизм», и последовавший затем НЭП оказались на самом деле борьбой не за новый социальный строй, а за удержание власти как таковой (что признавал не только Л. Троцкий, но  многие эмигранты-монархисты).

Лишь по мере полного овладения властью перед руководителями первого Советского государства во всей своей остроте встал вопрос: как этой властью распорядиться? А разными попытками ответа на этот вопрос и определился тот окончательный идеологический раскол внутри «красного лагеря», который ещё позднее был обозначен  в исторической науке как противостояние троцкистов и сталинистов.

Явным раскол стал далеко не сразу. До 1917 года «красный лагерь» состоял, с одной стороны, из теоретиков марксизма и профессиональных революционеров, а с другой ― из «сознательного» пролетариата (сознательность которого заключалась в том, что он верил теоретикам на слово). После Октября к «красным» примкнула значительная часть русской интеллигенции и кадрового офицерства, увидевших в большевиках не только разрушителей, но и силу, бессознательно для самой себя работающую на восстановление Русской государственности.  То есть «красный лагерь» изначально являл собою временный тактический союз разнородных сил: интернационалистов, сторонников победы мировой революции с ролью России в ней как расходного материала, и державников, сторонников восстановления порядка в самой России. И видимость единства двух разнородных сил сохранялась лишь до тех пор, пока их цели представлялись совместимыми.

Но единство дало трещину, когда стала очевидной несовместимость конечных целей. Причём некоторые прозрели уже в «открытую гражданскую», когда были объявлены контрреволюционерами и затем ликвидированы такие видные военачальники «красных», как И.Л. Сорокин, Б.М. Думенко и Ф.К. Миронов (их имена оказались впоследствии заслонены именами С.М. Будённого, Г.И. Котовского, А.Я. Пархоменко, С.К. Тимошенко). Других убирали «по-тихому». Например, Н.А. Щорс был убит пулей в затылок политинспектором Реввоенсовета Юго-Западного  фронта П.С. Танхиль-Танхилевичем.

С переходом открытой фазы гражданской войны в свою скрытую фазу идеологический раскол принял форму борьбы за партийные, административные и военные посты в аппарате Советского государства. К концу 20-х годов эта борьба привела к тому, что значительная часть властных рычагов оказалась в руках Сталина, а Троцкий был выслан из страны. Но поскольку в аппарате оставалось много сторонников Троцкого, то скрытая борьба продолжалась, а её пик пришёлся на середину 30-х годов.

Вот одно из ярких доказательств  того, что за этой борьбой стояла  не шизофреническая воля одного диктатора, а скрытая война двух противоположных в плане идеологических установок сил. В 1929-1930 годах многие виднейшие представители русской культуры подверглись арестам. «Инициатором арестов была специальная Правительственная комиссия под руководством члена Президиума ЦКК (Центральной контрольной комиссии) ВКП(б) Я.И. Фигатнера; в октябре по настоянию Фигатнера “срочно прибыли председатель Центральной комиссии по чистке Я.Х. Петерс и член президиума той же комиссии Я.С. Агранов (из верховных кадров ОГПУ)… В настоящее время нам известны имена почти полутора сотен человек, арестованных в период с октября 1929 по декабрь 1930. Наверняка учтены не все… Две трети арестованных ― историки и близкие к ним музееведы, краеведы, архивисты, этнографы» (Звенья. Исторический альманах. Выпуск 1. М. 1991. Здесь и далее цит. по кн. В.В. Кожинова «История Руси и Русского Слова». М. 1997).

«Главным “обвиняемым” комиссия Фигатнера сделала выдающегося историка С.Ф. Платонова (1860-1933) ― ученика К.Н. Бестужева-Рюмина (1829-1911) и В.О. Ключевского (1841-1911). И напомню хотя бы несколько имён его арестованных тогда “подельников”: С.В. Бахрушин, С.Б. Веселовский, Ю.В. Готье, Б.Д. Греков, М.Д. Приселков, Б.А. Романов, Е.В. Тарле, Л.В. Черепнин. Эти люди, как и целый ряд других подвергшихся в то время аресту ― цвет русской исторической науки. Если бы они исчезли, развитие этой науки попросту прекратилось бы (оно и в самом деле почти полностью остановилось тогда на несколько лет); новым поколениям историков не у кого было бы учиться.

Большая роль в “разоблачении” крупнейших русских историков принадлежала новым псевдоисторикам, этим, – как сказано в современном расследовании сего дела, ― “… неистовым ревнителям типа Цвибака, Зайделя, Томсинского, Фридлянда, Ковалёва” («Звенья»). Так, Цвибак заявил в своём “докладе” во время следствия, что С.Ф. Платонов объединяет «всех мелко и крупно-буржуазных и помещичьих историков… Кулацко-крестьянская контрреволюция изнутри, иностранная интервенция извне и восстановление монархии – вот программа политических чаяний платоновской школы» (Вопросы Истории, 1989, 5, с. 128). Историков обвиняли, естественно, и в пропаганде русского национализма, шовинизма, даже фашизма… И, казалось, дело шло к тому, что одна из основ русской культуры ― историческая наука – уже перешла грань полной погибели.

Однако в какой-то последний момент в ход дела вмешалась пока до конца ещё не ясная сила: “Как ни старались, однако, опорочить Платонова и его коллег, что-то застопорилось, надломилось в, казалось бы, хорошо отлаженной машине следствия…” (Вопросы истории, 1989, 5). И исчезнувшие историки постепенно начали возвращаться; к 1937-1938 гг., когда, в свою очередь, были репрессированы Фигатнеры и Аграновы, Зайдели и Фридлянды, почти все арестованные в 1929-1930 годах уже работали». (В.В. Кожинов. История Руси и Русского Слова. М., 1997).

Что конкретно «застопорилось, надломилось в, казалось бы, хорошо отлаженной машине следствия», не ясно лишь тем, кто не хочет никакой ясности.  И наоборот: правдивая оценка всему происходившему в 1937 году давно уже дана теми, кто к ней стремится. «Один из людей моего круга, П.В. Палиевский, ― пишет В.В. Кожинов в другой своей работе, ― ещё на рубеже 1950–1960-х годов утверждал, что 1937 год ― это “великий праздник”, праздник исторического возмездия. Много позднее человек совершенно иного, даже противоположного мировосприятия, Давид Самойлов написал: “Тридцать седьмой год загадочен. После якобинской расправы с дворянством, буржуазией, интеллигенцией, священством, после кровавой революции сверху.., произошедшей в 1930–1932 годах в русской деревне, террор начисто скосил правящий слой 20–30-х годов. Загадка 37-го в том, кто и ради кого скосили прежний правящий слой. В чьих интересах совершился всеобщий самосуд, в котором сейчас… можно усмотреть некий оттенок исторического возмездия”». (В.В. Кожинов. Россия. Век XX(1901–1939). М., 1999).

«Существенно,  ― комментирует Кожинов, ― что даже “либеральный ” идеолог понял в конце концов необходимость признать  этот смысл 1937 года ― смысл возмездия» (там же). А «“загадочность” 1937 года во многом обусловлена тем, что открыто говорить о неприятии совершавшегося с 1934 года поворота было, в сущности, невозможно: ведь пришлось бы заявить, что сама власть в СССР  осуществляет контрреволюцию!» (В. Кожинов. Правда сталинских репрессий. М., 1916).  Но именно об этом и заявляли находившиеся за рубежом Троцкий и многие другие.

«В самом СССР противники “контрреволюции”  редко решались говорить нечто подобное (разве только в кругу ближайших единомышленников), но несдержанные на язык это всё же делали. Так, кадровый сотрудник НКВД, а затем заключённый ГУЛАГа, Лев Резгон (впоследствии  ― автор нашумевших мемуаров) уже в наше время обнаружил в собственном следственном деле следующую агентурную информацию о своих речах 1930-х годов: “Говоря о кинокартине “Пётр I” и других, Разгон заявляет: “Если дела и дальше так пойдут, то скоро мы услышим “Боже, царя храни…”» (там же).

Уже только эти примеры свидетельствуют о лживости и подлости широко растиражированного либералами тезиса, согласно которому Сталин, в отличие от Гитлера, уничтожал своих. Войны со своими ― не бывает. (С.В. Горюнков. Кто такие «свои» и кто такие «чужие» // http://www.vsevolozsk-info.ru/1-2012/gorjunkov-1.htm).   

 

*   *   *

Рассмотрим более подробно тот аспект «сталинских репрессий», который связан с судьбой первого советского генералитета (Тухачевский, Егоров, Блюхер, Якир, Уборевич и др.).

Растиражированная точка зрения на него сводится к тому, что именно погубленный Сталиным «цвет военспецов» явился причиной катастрофического для Советского союза начала Великой Отечественной войны. Но под сомнение давно уже поставлен сам «цвет» военспецов. И дело не только в том, что часть этого «цвета» откровенно разложилась и выродилась, хотя и это играло свою роль. Например, командующий Дальневосточным фронтом  В.К. Блюхер к 1938 году был уже далеко не тот лихой полководец, как прежде. «Чувствуя себя фактически правителем обширного края, Блюхер постепенно привык к спокойной  и вольготной жизни вдали от московского начальства… Вверенные попечению Блюхера войска постепенно деградировали. Вместо боевой подготовки красноармейцев постоянно отвлекали на разнообразные хозяйственные работы. Когда в мае 1938 года, в преддверии возможного конфликта с японцами, из Москвы категорически потребовали вернуть к 1 июля всех откомандированных бойцов в свои части, это сделано не было. Танкисты не знали своих машин, авиация ОКДВА также отличалась низкой работоспособностью. Между тем в Москву из года в год шли бодрые рапорты об успехах, росте боевой и политической подготовки воинов-дальневосточников. В таком же духе был выдержан и многочасовой доклад Блюхера, сделанный им на заседании Главного военного совета 28–31 мая 1938 года». (И. Пыхалов. Великий оболганный вождь. Ложь и правда о Сталине. М., 2010).     

Когда в конце июля японцы открыто атаковали наши пограничные позиции, Блюхер фактически саботировал организацию вооружённого отпора вторгшимся агрессорам.  Дело дошло до того, что «первого августа, при разговоре по прямому проводу Сталин задал ему риторический вопрос: “Скажите, товарищ Блюхер, честно, ― есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, я бы считал, что вам следовало бы выехать на место немедля”. Однако выехав на место событий, маршал только мешал своим подчинённым» (там же).

В конечном счёте выбить японские войска с нашей территории было поручено комкору Г.М. Штерну, начальнику штаба Блюхера. Причём сделать это удалось далеко не сразу и с большими потерями. «После завершения военных действий Блюхер был вызван в Москву, где 31 августа 1938 года под председательством Ворошилова состоялось заседение Главного военного совета РККА. … В результате Блюхер был снят с должности, арестован и 9 ноября 1938 года расстрелян» (там же).

Возникает вопрос, что стояло за действиями Блюхера: обыкновенное разгильдяйство или сознательный саботаж? Однозначного ответа до сих пор нет, но есть данные, что ещё 14 декабря 1937 года советский разведчик Рихард Зорге сообщал из Японии о сепаратистских настроениях маршала Блюхера, а также о возможности ― в случае первого решительного удара ― достигнуть с ним мира на благоприятных для Японии условиях.

Всё это заставляет всерьёз отнестись и к той версии заговора советских генералов конца 30-х гг., которая развита в книге Е. Прудниковой и А. Колпакиди «Двойной заговор). Вот основной ход мысли их журналистского расследования.

«Если кто-то полагает, что изгнанные из страны “верхи” Российской империи так легко отступились от своего прежнего блестящего положения и от оставленной в стране собственности… Нет, речь шла отнюдь не об идеях, не о триаде “Вера, Царь и Отечество”… речь шла о собственности, власти, положении в обществе российских верхов ― это был мотор всех процессов. Основной тактикой эмигрантских центров, самым сильным среди которых был пресловутый РОВС (Русский Обще-Воинский союз, созданный Белой эмиграцией в 1924 году с центром в Париже ― С.Г.), стала засылка в СССР агентов». Засылались агенты с целью вербовки внутри страны единомышленников и создания подпольных организаций. На этом и строил важнейшую часть своей работы РОВС. «Пользуясь старыми знакомствами, засланные в СССР агенты Кутепова устанавливали связи с офицерами Красной Армии и готовили военный переворот в Москве». (Прудникова, Колпакиди. «Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий». М., 2009).

«В 1930–1931 годах в СССР прошли крупные аресты, в основном среди бывших кадровых  офицеров царской армии. Арестовано было более 3000 тысяч человек... Арестованным вменялись в вину подготовка вооружённого восстания и шпионаж. 31 человек был приговорён к расстрелу (необычно для того времени)… Что там могло быть? Это нетрудно угадать, если вспомнить, в какое время всё это произошло. 1930 год, самый пик коллективизации, правительство на пределе, у оппозиционеров уже элементарно сдают нервы. Кроме банальной войны за власть, всё чаще прорезается другой мотив: “правительство гробит страну, его нужно остановить»”! Именно на этой почве легко могли и неизбежно должны были сойтись даже такие крайности, как “большевики-ленинцы” и бывшие офицеры» (там же).

В ходе расследования дела впервые всплыла фамилия М.Н. Тухачевского. Заговорил о нём полковник Какурин, преподаватель Военной академии РККА, сказав буквально следующее:

«В Москве собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (Мелиховой-Морозовой, любовницы полковника Какурина). В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский… В момент и после XVIсъезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслится как военная диктатура, приходящая к власти через вышеупомянутый правый уклон…

Далее Михаил Николаевич  (Тухачевский ― С.Г.) говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические, и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина…

У Мих. Ник., возможно, есть какие-то связи с Углановыми, возможно, с целым рядом партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией. Сейчас, когда я имел время глубоко продумать всё случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина,  Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности» (там же).

Хотя похожие показания дал и друг Какурина И.А. Троицкий, в том числе и на очной ставке в присутствии Сталина, в тот раз (в марте 1931 года) дело завершилось ничем. Тухачевского не тронули.

  О Тухачевском: успешностью своей военной карьеры у большевиков он обязан тем, что сумел понравиться тогдашнему заведующему Военным отделом ВЦИК Авелю Енукидзе, а в ходе гражданской войны стал даже одним из любимцев Троцкого. Начал он свою карьеру с того, что Троцкий назначил его начальником Военной академии Красной Армии, причём в самый разгар  проваленного нападения на поляков. Объяснить это просто, если вспомнить о политических амбициях Троцкого.  «Имея на своей стороне Военную академию,  кузницу офицерских кадров, “демон революции” мог чувствовать себя гораздо уверенней. Пройдёт совсем немного времени, и выпускники академии разойдутся  по дивизиям и армиям, по штабам, сядут на кадры (!), унося с собой, в числе прочих знаний, и полученные в академии симпатии к Троцкому. Действительно, двумя-тремя годами позже академия станет самым настоящим оплотом троцкизма» (там же).   

Лето 1930 года было чрезычайно горячим временем разборок между сталинской группой и «правым уклоном» (старым офицерством). А новое офицерство до поры до времени затаилось, чтобы выступить уже в середине 30-х. «О том, что было дальше, рассказывал сам Сталин в июне 1937 года, когда Тухачевский был уже в тюрьме. «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, … Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть».

Но ненадолго, ― что видно из показаний Тухачевского в 1937 году:  «После отпуска на Кавказе  я был командирован на большие германские маневры… В пути вместе со мной оказался и Ромм, которому Троцкий поручил связаться со мной. Ромм передал мне, что Троцкий активизировал свою работу как за границей.., так и в СССР… Из слов Ромма о политических установках Троцкого вытекало, что эти последние, особенно в отношении борьбы с политикой партии в деревне, очень похожи на установки правых. Ромм передал, что Троцкий просит меня взять на себя задачу по собиранию троцкистских кадров в армии. Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с советской властью» (там же).

Последние слова, учитывая национальность Троцкого, могут показаться неправдоподобными. Но они вполне объяснимы, если знать, что Гитлер (Шикльгрубер) неоднократно заявлял, что сам решает, кого в рейхе считать евреем.

Показания Тухачевского: «По возвращении с Дальнего Востока Путны и Горбачёва, кажется, это было в 1933 г., я разговаривал с каждым из них в отдельности. Путна быстро признал, что он связан с Троцким и со Смирновым. Я предложил ему вступить в ряды военно-троцкистского заговора… Путна сразу же согласился. В дальнейшем, при его назначении военным атташе, перед ним была поставлена задача держать связь между Троцким  и центром военно-троцкистского заговора…

Горбачёв… очень быстро стал поддаваться на прощупывание, и я понял, что он завербован. На моё предложение вступить в ряды заговора он ответил согласием и сообщил, что им организуется так называемый дворцовый переворот и что у него есть связь с Петерсоном, комендантом Кремля, Егоровым, начальником школы ВЦИК, а также Енукидзе… Вовлечение в заговор Примакова состоялось в 1933 или 1934 г., когда Примаков сообщил, что он в своей троцкистской деятельности связан с Казанским, Курковым, Шмиртом и Зюком»

«В зиму с 1933 на 1934 г. Пятаков передал мне, что Троцкий ставит задачу обеспечить поражение СССР в войне… На подготовку поражения должны быть сосредоточены все силы как внутри СССР, так и вне…».

«В 1933–1934 гг. ко мне зашёл Ромм и передал, что он должен сообщить мне новое задание Троцкого. Троцкий указывал, что нельзя ограничиваться только вербовкой и организацией кадров, что нужна более действенная программа, что германский фашизм окажет троцкистам помощь в борьбе с руководством Сталина и что поэтому военный заговор  должен снабжать данными германский генеральный штаб, а также работающий с ним рука об руку японский генеральный штаб, проводить вредительство в армии, готовить диверсии и террористические акты против членов правительства. Эти установки Троцкого я сообщил нашему центру заговора…»

«Я имел разговор со Смирновым И.Н., который сказал мне, что он, по директивам Троцкого, стремится дезорганизовать подготовку мобилизации промышленности в области производства снарядов…»

«Первоначально Каменеву была поставлена задача вредить в области военного хозяйства, которым он руководил как третий заместитель наркома. Затем большую вредительскую работу Каменев развернул как начальник ПВО. Противовоздушная оборона таких важнейших объектов, как Москва, Ленинград, Киев, Баку, проводилась им таким образом, чтобы площадь, прикрываемая зенитным  многослойным и однослойным огнём, не соответствовала наличным артиллерийским зенитным средствам, чтобы аэростаты заграждения имелись в недостаточном числе, чтобы сеть ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) имела не собственную проводку, а базировалась на сеть Наркома связи и т. п. …».

Считается, что все эти показания Тухачевского были выбиты из него сталинскими следователями. Но поражает быстрота, с которой он «раскололся», в сравнении со многими другими подследственными. Арестован он был 22 мая, 25 мая доставлен в Москву, а первые показания дал уже 26-го.

Из стенограммы судебного процесса:

«Председатель. Какие цели вы преследовали, информируя германских офицеров о мероприятиях в Красной Армии?

Тухачевский. Это вытекало из наших разговоров о совместных задачах по поражению Польши. До прихода Гитлера к власти у нас были тесные отношения с германским генеральным штабом…».

«…Логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным» (там же).

 В мире процесс над советским генералитетом стал сенсацией. Газеты изощрялись в предположениях, что за всем этим стоит. Особая точка зрения была у дипломатов. «Посол США в Москве Джозеф Дэвис 28 июня отправил президенту Рузвельту телеграмму: “В то время как внешний мир благодаря печати верит, что процесс ― это фабрикация… ― мы знаем, что это не так. И, может быть, хорошо, что внешний мир думает так”. Президент Чехословакии Бенеш воспринял происходящее в СССР с облегчением. До сих пор он полагал, что с Германией и рейхсвером заигрывает советское правительство, поэтому можно представить себе его чувства, когда он узнал о том, что это был заговор… Он сказал, что давно уже наблюдает в СССР борьбу двух направлений. Одно из них “идёт на реальный учёт обстановки и проявляет готовность к сотрудничеству, а, значит, и к компромиссу с Западной Европой, а другое ― “радикальное”, продолжающее требовать немедленного разворачивания мировой революции. По заявлению Бенеша, его задачей всегда было помочь первому, реальному течению в советской политической жизни…”.

Что же получается? О нашем заговоре знала вся Европа, никто происходящему не удивлялся, разве только суровости приговоров, и только наши историки ухитрились ничего не заметить…» (там же).

А ещё  Бенеш говорил, что в Москве расстреливают изменников. И в этой своей оценке он вовсе не был одинок. «Тот же американский посол Девис, когда его спросили, что он думает по поводу советской “пятой колонны”, ответил: “У них таких нет, они их расстреляли”. В ноябре 1942 года в статье “Санди экспресс” он писал: “Значительная часть всего мира считала тогда, что знаменитые процессы изменников и чистки 1935–1938 годов являются возмутительными примерами варварства, неблагодарности и проявления истерии. Однако в настоящее время стало очевидным, что они свидетельствовали о поразительной дальновидности Сталина и его соратников”.

Ну и, конечно, много стоит оценка главного врага ― Гитлера, его слова, сказанные после попытки переворота 20 июля 1944 года: “Вермахт предал меня, я гибну от рук собственных генералов. Сталин совершил гениальный поступок, устроив чистку в Красной Армии и избавившись от прогнивших аристократов”» (там же), то есть от военной элиты.

С учётом всего сказанного намного более правдоподобной оказывается не та версия драматических событий начала войны в июне 1941-го, в которой всех собак вешают на Сталина как на маньяка, расстрелявшего собственный комсостав, а другая ― та, которая  основана на известном заявлении сенатора США Трумэна от 23 июня 1941 г. для «Нью-Йорк Таймс»: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом пусть они убивают как можно больше…».

Это-то циничное заявление, с самого начала хорошо известное Сталину, и дало ему в руки козырь, с помощью которого он сумел, пусть и ценой огромных издержек, превратить откровенных недоброжелателей СССР в своих вынужденных союзников и тем самым выиграть самую страшную в мировой истории войну. Чего, естественно, ему не могут простить до сих пор.

 

*   *   *

Несколько слов и о той стороне сталинских «репрессий», которая связана с коллективизацией и голодом конца 20-х ― начала 30-х годов.

Нужно сразу сказать, что трудности, испытанные советским крестьянством в первой половине ХХ века, имеют отношение к Сталину и к «социалистической форме хозяйствования» чисто формально; они лишь случайно совпали с этим периодом русской истории по времени. Подлинные причины, лежащие в основе этих трудностей, были обусловлены не произволом советской власти, а достаточно общими законами общественного развития. Дело в том, что аналогичные и абсолютно неизбежные с исторической точки зрения процессы раскрестьянивания и индустриализации, протекавшие в Западной Европе, были намного более тяжёлыми по своим последствиям, чем в Советской России. Например, раскрестьянивание в Германии времён Реформации обошлось ей, согласно специальным исследованиям, в две трети населения, ― чего никак не скажешь про Советский Союз. Про последний знаю из рассказов отца, тверского крестьянина по происхождению: даже он, никогда не любивший Сталина, говорил, что перед самой войной жизнь в деревне наладилась.  (Сам он закончил рабфак и после войны вплоть до выхода на пенсию работал инженером в ленинградском Научно-исследовательском техническом институте).

Вопреки широко распространённому мнению, согласно которому всё, происходившее в стране после 1917 года, совершалось по мысли и воле вождей, ситуация на самом деле определялась не политической догмой, а реальным положением в экономике страны. А ситуация была такова: «до 1917 года более 70 процентов товарного (предназначенного для продажи) хлеба давали крупные (помещичьи и так наз. кулацкие) хозяйства, использующие массу наёмных работников (в 1913 году ― 4,5 млн. человек). После революции обширные земли этих хозяйств были поделены; количество крестьян-“единоличников” выросло на 8–9 млн. К 1928 году крестьяне (в целом) производили поэтому почти на 40 процентов больше хлеба, чем дореволюционное крестьянство, но, как и до 1917 года, почти целиком потребляли его сами; на продажу шло всего только (как показал В.С. Немчинов) 11,2 процента крестьянского хлеба! (В.В. Кожинов. Россия. Век ХХ-й (1901–1939). М., 1999).  (В.С. Немчинов (1894–1964) ― выдающийся представитель сложившейся в конце XIX― начале XXвека русской экономической школы, в которой сформировался, в частности, и один из крупнейших экономистов мира Василий Леонтьев).

Ситуация сложилась тупиковая: к концу 1928 года пришлось ввести в городах распределение хлеба по карточкам. А варианты выходов из ситуации были следующие: а) восстановление крупных “капиталистических” хозяйств, абсолютно нереальное к тому времени; б) отказ от промышленного роста и, соответственно, увеличения городского населения, что тоже было абсолютно нереально; в) коллективизация, которая, в сущности, представляла собой восстановление крупных хозяйств с многочисленными работниками. Естественно, Сталин предпочёл третий вариант: «Выход состоит… в том, чтобы расширить и укрепить старые совхозы, организовать и развить новые крупные совхозы…» (там же).

Советский писатель Юрий Тынянов писал, «что-де “Сталин как автор колхозов ― величайший из гениев”. В действительности “автором” коллективизации был, уж если на то пошло, экономист В.С. Немчинов, показавший, что крестьяне конца 1920-х годов могут представить на рынок всего только немногим более 1/10 производимого ими  хлеба… И создание колхозов преследовало, в сущности, одну всецело прагматическую цель ― получить товарный хлеб. Это со всей ясностью выразилось в самом ходе коллективизации: первоочередные и наиболее интенсивные (и наиболее агрессивные) действия власти сосредоточились на зерновых ― прежде всего чернозёмных ― регионах: Украине, южной части центра Европейской России,  кубанских и донских степях, Поволжье, Западной Сибири и Казахстане… Накануне коллективизации во главе этих регионов были поставлены поляк Станислав Косиор (Украина), еврей Шая Голощёкин (Казахстан), русский Андрей Андреев (Северный Кавказ), латыш Роберт Эйхе (Сибирь), русский Борис Шеболдаев (Нижняя Волга), еврей Мендл Хатаевич (Средняя Волга), литовец Юозас Варейкис (Чернозёмный Центр) и латыш Карл Бауман (Московская область)» (там же).

О конкретных способах коллективизации можно судить по постановлению Средне-Волжского крайкома ВКП(б), принятому на закрытом заседании бюро крайкома 20 января 1939 года:

1 ― Немедленно провести по всему краю массовую операцию по изъятию из деревни активных контрреволюционных антисоветских и террористических элементов в количестве 3000 человек. Указанную операцию закончить к 5 февраля.

2 ― Одновременно приступить  к подготовке проведения массового выселения кулацко-белогвардейских элементов вместе с семьями, проведя эту операцию с 5 по 15 февраля.

3 ― Считать необходимым  провести выселение кулацких хозяйств вместе с семьями в количестве до 10 000 хозяйств.

«Но всё это показалось недостаточным, и через восемь дней, 29 января 1930 года, было признано “необходимым довести общее количество арестованных до 5 тыс. вместо ранее намеченных 3 тыс. человек, а выселенных семей ― до 15 тыс против 10 тыс.” (То есть всего около 100 тысяч человек, поскольку тогдашняя крестьянская семья состояла, в среднем, из шести человек). При этом подчёркивалось, что “работа по изъятию путём ареста кулацких контрреволюционных элементов должна быть развёрнута во всех районах и округах вне зависимости от темпа коллективизации…”» (там же).

Такое развитие событий сильно встревожило сталинское руководство. «В Самару Хатаевичу было срочно (на следующий же день…) отправлена телеграмма (31 января) Сталина, Молотова, Кагановича: «Ваша торопливость в вопросе о кулаке ничего общего с политикой партии не имеет. У вас получается голое раскулачивание в его худшем виде» (там же, цит. по книге Н. А. Иваницкого «Коллективизация и раскулачивание»).

Но было поздно, процесс уже «пошёл». «Спустя 2–2,5 месяца после начала “сплошной” коллективизации, 22 марта 1930 года, один из наиболее близких тогда к Сталину людей, Серго Орджоникидзе, сообщал ему о руководителях Криворожского округа Украины: “Перекручено здесь зверски. Охоты исправлять мало… Всё хотят объяснить кулаком, , не сознают, что перекрутили, переколлективизировали. Большое желание ещё большим нажимом выправить положение, выражают желание расстрелять в округе человек 25–30”» (Кожинов. Россия. Век ХХ ).

Популярный в 1920-х годах «певец» гражданской войны И.Э. Бабель не только восхищался коллективизацией, но и сам осуществлял её. «С февраля по апрель 1930 года он, по его собственному определению, “принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области”. Вернувшись в Москву в апреле 1930-го, Бабель сказал своему другу Багрицкому: “Поверите ли, Эдуард Григорьевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей”. В начале 1931 года Бабель вновь отправился в те места…» (там же).

2 марта 1930 года в газете «Правда» была опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов». В принятом 10 марта на основе этой статьи секретного постановления Политбюро «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении», предназначавшемся для властей на местах, содержалось требование  «немедленно прекратить в какой бы то ни было форме насильственную коллективизацию. Решительно бороться с применением каких бы то ни было репрессий по отношению к крестьянам… немедленно проверить списки раскулаченных и исправить допущенные ошибки…».

Но запущенную в конце 1929 года машину «сплошной» коллективизации уже невозможно было остановить. «Тем не менее 17 марта 1930 года Политбюро всё же направило в основные зерновые регионы “верховных” лиц ― Кагановича, Калинина, Молотова, Орджоникидзе и др., обязав их попытаться “склеить” то, что было уже, в сущности, непоправимо разбито…» (там же).

Современникам тех событий очень трудно было объективно оценивать суть происходящего. Это видно, в частности, из дневниковых записей, сделанных В.И. Вернадским  незадолго до своей смерти в 1945 году: «Я думал, что власть с ним (с голодом ― С.Г.) не справится. Но поворот, который дал Сталин ― в его последствиях ― остановил левое крыло раскулачивания… Как показала война, это спасло положение»  (из Хронологии 1933 г. // Дневники). То есть задним числом Вернадский более положительно оценивал то, что не принимал в 20-30-х гг. 

Интересна дальнейшая судьба коллективизаторов. «Среди тех членов ЦК 1934 года, которые не погибли к концу 1930-х,  в самом деле совсем мало лиц, которые были главными “героями” коллективизации, а в то же время почти половина погибших ― “победители” в войне с крестьянством. Этот вывод целиком подтверждается и судьбами кандидатов в члены ЦК, избранных в том же 1934 году (их было 68 человек). Пять десятков из них к 1939 году были репрессированы, и около половины этого числа ― руководители коллективизации (в частности, Быков, Вегер, Грядинский, Демченко, Дерибас, Каминский, Кубяк, Лепа, Позерн, Прамнек, Птуха, Шубриков); между тем из около полутора десятков “уцелевших” кандидатов в члены ЦК всего лишь один (Юркин) был непосредственно причастен к коллективизации!

Разумеется, не стоит истолковывать приведённые факты прямолинейно: вот, мол, те, кто сыграли решающую роль в коллективизации, именно “за это” позднее подверглись репрессиям. Речь должна идти об определённом “типе”  людей, о деятелях с особенно обострённым “революционным” сознанием и поведением (в силу чего они и стали ранее “героями коллективизации” ― этой “второй революции”); люди этого типа и подверглись прежде всего репрессиям в 1937-м.

Так или иначе, но огромная доля “коллективизаторов” в чиле репрессированных “цекистов” и совсем малая их доля среди уцелевших   это едва ли, повторюсь, случайное “совпадение”. Вместе с тем проступающая в этих фактах “закономерность” может истолковываться (и истолковывается теми или иными авторами) различно. Как уже говорилось, достаточно распространено представление о буквальном “возмездии”, поразившем тех, кто в начале 1930 года беспощадно расправлялись с крестьянством. Есть и версия, согласно которой деятели, осуществлявшие коллективизацию, как говорится,  “слишком много знали”, ― знали о том, на какой великой крови, на каких страданиях огромного количества людей воздвигалась колхозная деревня, и поэтому подлежали уничтожению. Но, надо думать, наиболее важно другое: к середине 1930-х годов жизнь страны в целом начала постепенно “нормализоваться”, и деятели, подобные тем, которые, не щадя никого и ничего, расправлялись с составляющим огромное большинство населения страны крестьянством, стали, в сущности, ненужными и даже “вредными”; они, в частности, явно не годились для назревавшей великой войны, получившей имя Отечественной, ― воны народной, а не “классовой”. Поэтому самая широкая замена “руководства” (сверху донизу) была в то время вполне закономерна, даже естественна…». (Кожинов. Россия. Век ХХ).

Наконец, надо понимать и то, что без повышенной эксплуатации того ресурса, каковым было тогдашнее крестьянство, не состоялась бы индустриализация страны, а без индустриализации не видать бы нам и победы в Великой отечественной войне. И остаётся удивляться предусмотрительности и прозорливости Сталина, сказавшего ровно за десять лет до начала войны: «Мы должны за десять лет пройти путь, который Европа прошла за столетия».

Мы этот путь прошли. Так что испытанное страной страшное предвоенное напряжение вполне объяснимо. Как объяснимо и то, что на характер коллективизации не могла не наложить свой отпечаток скрытая гражданская война между теми, кто хотел порядка в стране, и теми, кто хотел обострения ситуации в ней. Снова сошлюсь на рассказы отца. Он родился в многодетной семье, где почти все дети были мужского пола. А поскольку наделение землёй в 20-х происходило именно по этому критерию, и поскольку именно от количества земли и вложенного в неё труда зависел уровень благостостояния, то семья, в которой рос отец, будучи к началу коллективизации вполне зажиточной, попала в категорию подлежащих раскулачиванию и готовилась к высылке на Север. Но тут вышла вышеупомянутая статья Сталина «Головокружение от успехов», и семью оставили в покое.

Говорю обо всём этом не для того, чтобы оправдать Сталина, его внутреннюю политику и вообще всю советскую историю. Ни Сталин, ни советская история в оправдании не нуждаются. Они нуждаются лишь в честном отношении к себе. Так что не надо задавать неумных вопросов типа «а вы хотели бы жить при Сталине?» (такой вопрос на ток-шоу Соловьёва прозвучал). Когда нас рождают, то не спрашивают, хотим ли мы появиться на свет именно в это время и в этом месте. И не для того нас рождают, чтобы мы ужасались, как плохо было раньше. Нас рождают для того, чтобы ещё хуже не стало при нас.

А хуже обязательно станет, если мы будем позволять безнаказанно искажать и порочить свою историю.   

 

*   *   *

Подлинная суть скрытой гражданской (сегодня принято говорить ― гибридной) войны сводится к преследованию теми или иными общностями людей диаметрально противоположных групповых целей, основанных на соответствующих этических предпочтениях (С.В. Горюнков. Кто такие «свои» и кто такие «чужие» // http://www.vsevolozsk-info.ru/1-2012/gorjunkov-1.htm). А основной способ ведения скрытой гражданской войны ― информационный. В информационной же войне всегда побеждает тот, чьё мировоззрение позволяет наиболее адекватно оценивать текущую ситуацию.

Тем важнее понять: кем был Сталин в плане своих мировоззренческих убеждений?

Принято думать, что он, никогда никем не считавшийся и до сих пор не считающийся теоретиком партии, придерживался классических марксистско-ленинских взглядов, которым не способен был противопоставить ничего своего.  Между тем уже Политический отчёт ЦК XIVсъезду РКП(б) в 1925 г., в котором Сталин специально  остановился на «правом» и «левом» политических уклонах в партии, говорит об ином. «Вы спрашиваете, какой уклон хуже? ― задаёт он вопрос в этом отчёте. И сам же отвечает: ― Нельзя так ставить вопрос. Оба они хуже, и правый, и левый уклоны». То есть прагматику Сталину, всю жизнь боровшемуся с идеологическими начётчиками (белыми, красными, любыми иными ― не важно), была принципиально чужда логика мыслей и поступков, основанная на парадигме выбора между теми или иными крайностями.

Классическими крайностями мировоззренческой сферы являются, как известно, либо полное отрицание достигнутого на текущий момент миропонимания, либо его абсолютизация. А взвешенной позицией является та, которая, не впадая ни в одну из названных крайностей, обнажает уязвимые места и слабые звенья текущего миропонимания, поддерживая тем самым поисковую мысль в состоянии критической рефлексии. Но именно такую мировоззренческую позицию и занимал Сталин. Это подтверждают его слова, произнесённые в частной беседе с членом Президиума ЦК КПСС Д. И. Чесноковым: «Без теории нам смерть! смерть!! смерть!!!» (Ю. Жданов). Из них видно, что теорию научного материализма в её марксистской интерпретации Сталин далеко не абсолютизировал, почему и напутствовал вошедших в Президиум руководителей новосозданных научных отделов (философии и истории, экономики и права, естественных и технических наук): «Ваша задача ― оживить теоретическую работу в партии, дать анализ новых процессов и явлений в стране и мире» (там же).

Что конкретно нуждалось в оживлении, для настоящих, а не идеологизированных учёных не было секретом даже в сталинские времена. Достаточно указать на оценку В.И. Вернадским научного материализма как исторического пережитка науки XVIIIXIXвв., а также на то, что альтернативу научному материализму Вернадский видел не в другой философской крайности ― в идеализме, а в «идее вечности и безначальности мысли». (В.И. Вернадский. Начало и вечность жизни. М. 1989).

Самое же интересное, что строй мышления Вернадского оказывается целиком созвучен строю мышления молодого Сталина. В 1906―1907 гг. в грузинской газете «Ахали цховреба» был опубликован ряд сталинских статей, отразивших суть его мировоззрения на тот период. В частности, в статье «Анархизм или социализм» он писал: «Идеальные и материальные явления суть две различные формы одного и того же явления, они вместе существуют и вместе развиваются, между ними существует тесная связь. Стало быть, нет у нас никакого основания думать, что они друг друга отрицают… Единая и неделимая природа, выраженная в двух различных формах ― в идеальной и материальной ― вот как надо смотреть на развитие природы. Единая и неделимая общественная жизнь, выраженная в тех же двух формах, ―  вот как нужно нам смотреть на развитие общественной жизни». (Слова из текста доклада Л.П. Берия на собрании Тифлисского партактива 21–22 июля 1935 г. Воспроизведены в в 1939-м и 1940-м гг. в работе И.В. Федосеева «И.В. Сталин о религии и борьбе с ней»).

В конце XXвека мировоззренческую позицию Сталина целиком поддержал Митрополит Иоанн: «Помимо мира материального, существует и мир духовный, невидимый, законы которого ничуть не менее определенны и категоричны, чем те, что управляют движением материи»(Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, «Самодержавие Духа», СПб, 1994). И это многое объясняет в том сталинском отношении к церкви, которое Н.С. Хрущёв в своём обвинительном докладе назвал «заигрыванием Сталина с церковью».

Разумеется, никакого «заигрывания» со стороны Сталина не было, как не было с его стороны и гонений на церковь, в отличие от до-сталинского и после-сталинского периодов. А было нечто иное: очевидное родство мировоззренческой сталинской позиции (пусть недоосознанной и эклектичной, что видно из той же статьи «Анархизм и социализм») с мировоззренческой позицией санкт-петербургского митрополита, ― родство, свидетельствующее о наличии некоего теоретического уровня, на котором наука и религия перестают быть несовместимыми.

Действительно, сегодня уже достаточноочевидно, что и у науки, и у религии имеются фундаментальные, пусть до конца и не осознаваемые, точки соприкосновения, связанные с проблемами изучения символической функции языка (С.В. Горюнков. Между верой и знанием: ловушка псевдовыбора //http://www.osbpani.spb.ru/novosti/mezhdu-veroy-i-znaniem-lovushka-psevdovibora.html). Как очевидно и то, что научный материализм не преодолеваети не опровергает религию, а просто игнорирует её реальную проблематику. Дело в том, что научный материализм не различает в истории религии двух её сторон: той рефлексивной, ищущей, открытой будущему, которая исходит из идеи примата Духа над буквой, и той инерци­онной, бездумной, которая, как и сам материализм, плодит «рабов слов» (С.В. Горюнков. В рабстве у слов: к проблеме качества гуманитарных экспертиз // http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2011/2/Goriunkov_Expert_Evaluation_Quality/). Но тем самым научный материализм противопо­ставляет себя не столько религиозному, сколько более широкому научному миропониманию, строящемуся на отвергнутых материалистической наукой (под предлогом их «идеалистичности») факторах. То есть научный материализм представляет собой тенденциозно суженный и заведомо ограниченный вариант научного миропонимания.

Более же широкий его вариант представлен в истории познания тем образом мышления, который в современном научном обиходе принято называть «новопарагматическим», «новоонтологическим» и т. д.. Этот образ мышления представляет со­бой рефлексивное поле на стыке проблем, вырастающих из современных неклассических и постнеклассических идей, в центре которых ― стремление человека к осознанию предельных оснований своего собственного суще­ствования. Во многом этот образ мышления совпадает с гер­меневтическим и метаязыковым направлениями современной поисковой мысли. А не хватает ему сегодня лишь одного: окончательного признания его принципиальной несовместимости с научно-материалистическим об­разом мышления.(С.В. Горюнков. Фантомы и фикции исторической науки // http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/2/Goriunkov_Phantoms-Fictions-History/).           

К сожалению, инерция мировоззренческого догматизма до сих пор остаётся  главной «ахиллесовой пятой» нашего общественного (в том числе и научного) сознания, а, значит, и главной причиной нашей концептуальной несамостоятельности, наших шатаний в выборе путей развития страны, нашей уязвимости перед новейшими способами ведения информационных войн.

И как тут не вспомнить сталинское: «Без теории нам смерть!!! смерть!!! смерть!!!»

 

05.06.2016